Анатолий Онегов
ГОЛУБЫЕ И ЗЕЛЕНЫЕ ОКУНИ
Первый раз я увидел это озеро в самой середине июня. До начала астрономического лета, до 22 июня, дня летнего солнцестояния, когда выпадает нам самая короткая ночь в году, оставалась еще ровно неделя, но первые цветы нашей дикорастущей розы-шиповника уже загорелись по открытым местам, рассказывая всем, что на самом деле лето уже пришло, наступило. И действительно, уже несколько дней подряд над нашим северным краем с утра пораньше поднималось щедрое на долгожданное тепло солнце и навстречу ему все вокруг отвечало терпкой от цветущих трав густой испариной...
Это было то самое время, когда вот-вот должен был объявиться, как его называли тут, паровой окунь, который до этого скрывался где-то на глубине и никак вроде бы не заявлял о себе.
В первый же свой день на озере я пристроился с удочкой на мостках, с которых брали воду, и тут же обнаружил этого самого, парового окуня, видимо, только что поднявшегося из своих глубин к теплу, к свету. Окунь брал на червя азартно – правда, это были не очень большие рыбы: эдак граммов на сто – сто пятьдесят, - но их было столько, что очень скоро мой садок потребовалось срочно освобождать от пойманной рыбы.
На следующий день после встречи с паровым окунем у деревенских мостков я уже с лодки обследовал приглянувшиеся мне мысы островов, а там и присмотрелся к ближним от деревни лудам. И здесь, у каменистых возвышений дна, среди начавших подниматься к свету будущих рдестов, я мог доставать и доставать из воды окуней одного за другим. И, как вчера у мостков, это были точно такие же, не слишком великие рыбки. За окунем же покрупней, как мне пояснили местные рыбаки, следовало отправляться уже по вечеру к тем же самым лудам, какие сегодня я отыскал – вот там-то после захода солнца и обявляются главные хозяева озера, окуни-старожилы, которые могут порой и сокрушить твою не слишком прочную снасть.
Надо, наверное, сказать, что озеро, о котором сейчас идет речь, когда-то особенно славилось своим лещом. Было здесь когда-то в достатке и хорошей щуки. Но так уж случилось: местные старики-рыболовы, сурово следившие здесь за порядком на озере, один за другим распрощались с нашей водой навсегда, вместо них никто так и не заступил на прежний сторожевой пост, а раз нет стражи, значит, воля любому разбою. И очень скоро стадо здешнего леща было сильно побито, а там досталось и местной щуке: если леща выгребали сетями, то щуку на нересте еще и кололи острогой. Так что от прежней славы этому озеру остался только его окунь.
Так уж получилось, к счастью, что извести окуня в озере с большими глубинами обычно не удается ни сетевой снастью, ни другими какими орудиями. Можно, конечно, ловить эту рыбу на нересте теми же катисками, снастью, похожей в принципе на среднерусскую вершу, но дело это хлопотное – чтобы поймать окуня в большом числе, надо смастерить не одну катиску, а за тем вот это множество снасти вывезти на луду и т.д. и т.п. Словом, хлопот с этим самым окунем было бы куда больше, чем с лещом и щукой. Так что, возможно, и по причине лености наших рыбачков-налетчиков окунь в озере сохранился.
Правда, этому окуню все-таки немного достается от разных «промышленников», но достается лишь по самому летнему времени: если пустить с луды или с мыса у острова сеть с крупной ячеей по скату, по кряжу, в самую глубину, то, очень может быть, и попадется в такую сеть окунь, подходящий для самого большого рыбного пирога. Но случается такое не так часто – удача может ждать здесь рыбачка-добытчика только в грозовую погоду, когда, считается, перед близкими раскатами грома окунь начинает беспокоиться, теряет тут вроде бы осторожность и тогда уже не так ловко обходит поставленную на его пути сеть. И действительно, в сети, опущенные на глубину, в грозовое лето нет-нет да и попадают такие замечательные окуни, существование которых я не мог и предположить…
Как-то окликнул меня, когда я возвращался с озера домой, мой сосед: мол, заверни к его мосткам, посмотри на чудо… И действительно, это был чудо-окунь, как мне помнится, почти квадратный, почти равный размерами в длину и ширину. Он был, как и все остальные наши окуни, в темно-голубых роговых, но только очень уж внушительных латах, по которым сверху вниз, от спины почти до живота лежали темные полосы, будто нанесенные плоской широкой кистью. И как у всех наших окуней, у этого тяжеловеса был белесый живот… Мы взвесили эту рыбину, добытую почти на двадцатиметровой глубине – старинный, но верный безмен бесстрастно отпустил гиганту-окуню четыре с небольшим килограмма.
Других таких поразительных окуней я ни разу больше не встречал, но память о том, что где-то вот здесь, может быть, и на той глубине, что сейчас под моей лодкой, могут быть такие замечательные рыбы, живущие своей тайной, не доступной мне, рыбаку, жизнью, хранилась мной постоянно, как хранится подобная память о возможной встрече с чем-то особенно выдающимся у многих пытливых исследователей.
Окуни, выходящие на наши луды в светлые, белые, июньские и июльские ночи, тоже могли вызвать восхищение у человека, привыкшего потягивать на свою удочку самое большое стограммовых рыбок – именно при такой «ночной» ловле мне и выпадала удача встречаться даже с полукилограммовыми окунями. Случалось, что похожие разбойники попадались и на мою спиннинговую снасть, но это происходило чаще днем возле тех же, уже поднявшихся к поверхности, рдестов. Здесь же, рядом с джунглями подводных трав можно было поймать на спиннинг и окуней, устроивших, как и положено всем окуням по летнему времени, бой-охоту за мелкой рыбешкой. И если не упустить время, если поторопиться к месту такой окуневой охоты, то нередко ждал тебя приз-подарок от нашего озера, правда, этот приз был уже не так велик, как подарки ночной луды – здесь ты мог добыть только два-три, очень много – четыре всего лишь сто пятидесяти граммовых окуньков.
Но вот подходили к концу, густели и начинали принимать в себя подслеповатые сумерки недавние светлые летние ночи, все ближе и ближе была осень к берегам озера, и окуни, которые, казалось, еще только вчера бесчисленными стаями занимали наши луды, исчезали и исчезали обычно как-то все сразу… Еще дня три-четыре тому назад вот здесь вот, возле Бабьего острова, ты, как обычно, уставал в конце концов воевать с полосатыми разбойниками, бросавшимися одинаково отважно и на червя и на хвост небольшой сорожки, насаженные на крючок, и на мормышку, и на зимнюю блесну, но вот сегодня, после дождей и явившимся вслед за дождями первым осенним холодком, ты грустишь и грустишь с удочкой в руках там, где еще совсем недавно кипели нешуточные страсти. Окунь куда-то делся, пропал.
Вот так обычно ты и расставался с нашими окунями до первого льда, до ледостава, чтобы здесь уже без каких-либо помех заглянуть своей снастью в любую озерную глубину и поискать, наконец, то место, куда наши полосатые аборигены убрались на зимовку.
Честно признаюсь: поискать по первому льду наших окуней у меня никак не получалось – дела вынуждали возвращаться к зиме в столицу, где я с нетерпением и ждал начала весны, а там и новой встречи с нашим озером.
Обычно я возвращался обратно, к озеру, в самом конце марта и, конечно, уже на следующий день с утра пораньше, даже не протопив как следует печь, отправлялся на ледовую разведку…
Собравшись первый раз на весенний лед нашего озера, я по привычке разыскивать весенних окуньков на отмелях, возле прошлогоднего тростника или в крайнем случае на совсем небольшой глубине приготовил и на этот случай обычную для подмосковной рыбалки легкую снасть с очень тонкой леской и совсем небольшой мормышкой. С таким «оружием» пустился я и здесь в свою первую разведку…
Знакомый мне по летней охоте за окунями каменистый мысок островка, что напротив деревни. Первая лунка – глубина три метра. Играю, развлекаю мормышкой возможных зрителей, которые , по моему убеждении, сейчас должны находиться именно здесь, на этой глубине. Но зрители не торопятся – их не соблазняет даже ярко-рубиновый червячек-мотыль… Отступаю чуть в сторону от первой лунки. Тут поглубже – уже метра четыре до дна. Дно тоже каменистое – мелкая плитка. Места как раз для окуня. Снова моя мормышка вовсю старается вызвать реакцию возможных зрителей. Никакого результата… Меняю мормышку – снова тишина. Сверлю лунку почти у самого тростника, под берегом. И здесь никого. Отступаю на глубину. Но здесь моя миниатюрная снасть бессильна…Исследую еще один мыс – тот же результат. И только возле третьего мыска вытаскиваю одного единственного окунька, размером с палец, и двух почти таких же плотвиц-сорожек.
По памяти, оставшейся с лета, ищу и нахожу в конце концов луду. Если бы вот такое мое старание даже на самый заезженный подмосковный водоем, и то у меня к этому времени была бы рыба и пусть на худую уху. А тут с раннего утра до полудня – и нет рыбы даже на такую, сиротскую ушицу…Словом, первый день разведки ничего хорошего не дал.
Иду вслед за своими мыслями-догадками и к следующему утру готовлю снасть покрепче, потяжелей: леска уже не 0,1, а 0,17 и мормышка вольфрамовая- увесистая капелька… Такой снастью и проверяю скат с островного мыса. Глубина пять метров – ничего. Шесть метров – ничего. Семь метров – и наконец поклевка. А вот и окунек появляется из лунки. Он такой же, как все наши окуни, голубой, но только теперь после долгой зимы голубой цвет немного потемнел, стал погуще. О зиме, о тяжелой малоподвижной жизни этой рыбешки точно рассказывает мне и пиявка, присосавшаяся к жаберной крышке добытого наконец мною окунька.
Снова мормышка опущена в лунку, жду, когда она достигнет дна. Вот и дно. Чуть-чуть покачиваю сторожком мормышку. И снова удар, правда, не такой резкий, как по лету у луды, но все-таки окуневый удар-поклевка – и еще один полуживой окунек на льду.
Над озером уже совсем по-весеннему теплое солнце, уже явились домой первые чайки и, рассевшись по коньку крыши моего дома, посматривают по сторонам. Уже прибыли к своим скворечникам скворцы, а наши окуни все еще лежат на глубине, и только там их можно сейчас отыскать… Когда же вы выйдете на отмелые места? Когда появитесь возле мысов и луд?.. Это будет еще не очень скоро. Солнцу еще не один день придется плавить и плавить снег, собравшийся за зиму на льду озера, и лишь только тогда, когда этот снег, урча ручьями, пойдет в насверленные мной лунки, когда лед наконец станет отходить от берега, когда , первый раз после зимнего сна глубоко вздохнув, озеро чуть-чуть приподнимет давивший ее всю зиму ледяной панцирь, только тогда первые стаи наших голубых окуней поднимутся из своих глубин, и, если тебе повезет присутствовать при этом событии, то тут уже не теряйся, жди, что твою мормышку вырвавшиеся к берегу окуни будут хватать и в полводы и почти у самой лунки, почти подо льдом.
Вот так и устроена жизнь у наших голубых окуней: с первым парным июньским теплом всеми отрядами к мысам и лудам, с первыми холодами опять в глубину и только в самом конце последнего льда вырваться разом из глубин, чтобы снова уйти на глубину до нового парного летнего тепла…
Но кроме голубых окуней известны по нашим местам еще и зеленые окуни. Населяют они собой, как правило, озера поменьше, а главном помельче. Держатся они по большей части среди трава, и возможно, именно оттого и одеты они в зеленые латы, по которым четко обозначены черные полосы, идущие со спины до живота. И живот у этих зеленых окуней не белесый, как у наших голубых, а оранжевый, яркий. Словом, по сравнению с обитателями наших глубин эти хозяева мелководья и подводных зарослей куда нарядней, видней. Но вот беда, по разумению наших старушек-искусниц, эти зеленые окуни на вкус похуже наших голубых окуней, а потому для рыбного пирога-рыбника, а тем более приуроченного к какому-нибудь праздничному дню, эти самые старушки-старательницы просят меня изловить для них именно наших голубых окуней.
И вправду, уха из зеленых окуней, а тем более добытых в озерках-ламбушках, переживших на этот раз особо тяжелую зиму, когда на озеро вот-вот должен был придти замор-удушье, бывает далеко не так вкусна, как из окуней, обитающих в нашем, то же, наверное, голубом озере…
А в остальном, зеленые окуни живут почти так же, как и наши голубые…С началом парного тепла они также начинают жадно хватать любую предложенную им насадку, и надо сказать, самые крупные окуни, доставшиеся мне, были представителями именно этого зеленого племени. Это были чудесные рыбины, яркие, плотные, чем-то похожие в своей литой стати на лесного жителя-кабана – такое же упорство, такая же сила в движении, такое же нежелание считаться с чем-либо в своем пути- дороге.
Зеленые окуни так же, как и наши голубые, бушевали по своим озерка и ламбушкам до первых холодов, а там будто замирали, будто тоже начинали скатываться на глубину, хотя никаких таких глубин в ихних озерах обычно и не было… Где зимовали они? Где прятались от холодной и злой зимней тьмы?.
По зиме эти зеленые окуни обычно очень редко заявляли о себе, редко какие наши небольшие озера и ламбушки щедро одаривали рыбака и по первому льду – только одно наше озерко по имени Лемчево могло наградить человека, явившегося сюда с зимней блесной, и то только сразу после ледостава. И даже по весне, когда на нашем озере уже носились стаи голубых окуней, зеленые окуни, видимо, все еще переживали недавние зимние времена – по крайней мере мне редко выпадало счастье встретиться с этими рыбами по последнему льду.
Вот так мы и жили, зная почти все о своих голубых окунях и не очень далеко заглядывая в жизнь зеленых окуней…
Поняв до конца, что особая удача не ждет меня по весеннему льду на малых озерах и ламбушках, я оставил для себя только наше озеро, где по прежнему до самого последнего льда исследовал и исследовал наши глубины, где все также интересовались моей тяжелой мормышку все те же голубые окуни, лишь иногда уступая здесь место жадным до всего съестного небольшим налимам-минькам…Но признаюсь вам, промышлять на большой глубине такой миниатюрной снастью, как мормышка, не самое большое удовольствие, а потому я все время помнил, что у меня в шарабане, рядом с ходовой, глубинной снастью, всегда была и наше подмосковная «потешная» удочка-кружочек с лесочкой 0,1 – 0,08 миллиметров, и нет-нет да и заглядывал по скату с глубины чуть повыше к вершине луды… Ловишь, ловишь на семиметровой глубине, потягиваешь, потягиваешь оттуда окуньков, а там просверлишь лунку повыше и опустишь мормышку уже не на семь, а на шесть, а то и только на пять метров. На шести метрах окунь еще отзывается, а вот на пятиметровой глубине обычно ничего. Посидишь, посидишь тут, а там и рискнешь – засверлишься совсем высоко, над самой головой луды: три, два с половиной, а то и всего два метра…
Здесь хорошо чувствуешь дно. Дно – мелкая плиточка, кое-где густо закрытая шнурками-стебельками водяного мха. Часто эти шнурки-стебельки ухватывают крючок мормышки. Тогда приходится прикладывать усилие и стебелек обрывать… Сидишь над такой лункой, играешь мормышкой-крошкой, вспоминаешь, как когда-то на такую вот изящную снасть полавливал и неплохих окуньков, но это было далеко отсюда, будто в другой жизни… А здесь этой твоей снастью никто и не интересуется. Ну, и пусть. Посижу. Отдохну. Порадуюсь солнцу…
Солнце уже перевалило через зенит и медленно-медленно пошло вниз к нашей горе, к нашей деревушке. Вечером оно скроется за горой и наступят весенние парные сумерки, когда вода в лунке не замерзнет даже на ночь. Никуда не хочется идти. Не хочется даже двигаться. И удочка с мормышкой в руках так, для обстановки. И ты будто спишь-дремлешь. И лишь иногда качнешь чуть заметно сторожок: раз-раз-раз… И снова задремлешь… Раз-раз , но третий раз не получилось. Крючок за что-то зацепился на дне. Опять, наверное, шнурок-стебелек мха. Сейчас потяну и стебелек порвется. Но стебелек- шнурок вдруг ожил и неспешно пошел в сторону. На всякий случай легонько подсекаю. И тяжесть большой рыбы на крючке.
Вот оно особое чувство, которое достается рыболову с мормышкой, когда на его тончайшей снасти на малой глубине оказывается приличная рыбина!.. Это когда ловишь на шести-семи метрах, приличная рыба может походить из стороны в сторону, может потянуть за собой леску – лески много, она пружинит, амортизирует, да и леска не 0,08, а куда потолще. А тут все рядом, почти сразу подо льдом, и леска-то всего ничего – волосок…
Держу рыбу на гибком, тонком кончике удилища – кончик то глубоко вниз, то немного обратно вверх. Чувствую: рыба устает. Поднимаю удочку, осторожно беру пальцами леску… Вот-вот… И в лунке большущая голова окуня… Окунь на льду! Хорош! Ярко-зеленые латы, оранжевый живот. Красавец!
Постой – откуда? Это же самый настоящий зеленый окунь! Нет у нас таких в озере! Не встречал никогда!
Мормышка снова уходит в лунку, и снова почти тут же нет, не удар, все тот же зацеп за стебель водяного мха… И еще один зеленый красавец на льду. Правда, этот немного поменьше первого. Снова мормышка в лунке, и еще один гренадер в парадной форме зелено-оранжевого цвета достается мне
Четвертый, пятый, шестой зеленый окунь – но от раза к разу все меньше и меньше. И наконец, седьмой – самый последний… И все.
Кажется, что вся стая окуней, оказавшихся вдруг на самой вершине луды, теперь у тебя на льду… Как шли они: впереди вожак, дальше охотники, выстроившиеся по убывающей друг за другом – так и попались на твой крючок…
Жду еще встречи с взявшимися неизвестно откуда зелеными охотниками. Сверлю новые лунки и по вершине луды и по скатам, облавливаю все подходящие места… Пусто.
На следующий день с утра пораньше к счастливой луде и к счастливой лунке. Лунки не замерзли за ночь – пришло, наконец, богатое щедрое тепло… Вот-вот у моей лунки появится новый отряд зеленых окуней… Жду, но пока не нахожу ни зеленых, ни голубых охотников.
Солнце все выше и выше. Дальше сидеть на луде нет смысла – луда, как говорится, засвечена: прямые лучи солнца попадают в воду и в это время, что летом, что зимой, рыба с луды обычно уходит… Проверяю известную мне глубину: наш голубой окунь на месте. Возвращаюсь домой, пью чай и жду, когда солнце начнет скатываться с небосвода вниз, к нашей горе – тогда его лучи не будут прямо уходить в озеро, не будут засвечивать луду, и тогда снова рыба может выйти сюда, к вершине подводного всхолмления.
Я снова у своей лунки. Подо мной вчерашние два с небольшим метра воды. У меня в руках все та же «потешная» снасть. Мормышка чуть слышно постукивает по дну, и очень скоро точно такой же, как вчера, зацеп за водяной мох. И как вчера, первым на льду оказывается очень хороший и такой же зелено-оранжевый окунь. И снова за первым окунем-вожаком на льду еще один окунь поменьше, а там и третий зеленый красавец…и под конец совсем небольшой, но тоже зелено-оранжевый окунек. И опять вчерашняя мысль: мол, и на этот раз выловил всю стайку-отряд.
Не знаю: всю ли стайку зеленых охотников, вышедших на самую вершину луды, выловил я и в этот раз, или же мне досталась только часть отряда, а все остальные бойцы-охотники продолжили свой целеустремленный поход, даже не обратив внимания на потерю части соратников…
Не знаю я до сих пор ответа и на свой главный вопрос: откуда взялись вдруг у нас в озере эти зеленые красавцы? Наши они или нет? Или по какой-то причине пришли к нам на жительство из других мест – ведь в наше озеро можно придти по небольшой речушке, что вытекает отсюда, из других озер любая рыба.
Лед на озере пролежал в этот раз совсем недолго. Еще раза два выходил я по льду к счастливой для меня луде и оба раза встречался здесь с зелеными окунями. А дальше началась сырая серая непогода с ветром и дождями, быстро съевшая и снега и лед на озере. Так что в ту весну своих зеленых окуней я больше не видел. Не разыскал я этих нарядных рыб нигде в нашем озере и по лету, хотя старался обследовать здесь все мелкие заливы и все подводные джунгли.
Следующей весной я, конечно, внимательно следил за той лудой, что подарила мне чудесную встречу с замечательными рыбами, но в этот раз зеленых окуней здесь не встретил.
Еще одна весна, снова луда, где два года тому назад зеленые окуни загадали мне свои загадки И снова, как и прошлой весной, желанная встреча, увы, опять не состоялась.
И опять я один на один со своими вопросами: «Откуда все-таки явились к нам тогда те зеленые красавцы, куда затем ушли, куда делись и почему до сих пор ни разу больше не объявились у нас?»
«МЕПС» С ПТИЧЬЕГО РЫНКА
О том, что существует такая «бегучая» снасть, спиннинг, узнал я, пожалуй, еще тогда, когда только-только научился читать, ибо первыми книгами, прочитанными мной, были книги по рыбной ловле...
Почему уж именно спиннинг так покорил меня?.. На эти вопросы сейчас, спустя много лет, очень трудно ответить, но я думаю, что виной здесь в первую очередь была особая техническая оснащенность этой рыболовной снасти.
Нет, до блесен дело у меня тогда еще не доходило, хотя в моих рыболовных книгах были нарисованы и самые разные блесны. В стороне оставалось еще и само спиннинговое удилище, хотя и читал, знал я, что такие удилища бывают одноручные и двуручные. И я видел перед собой пока только катушку. И достанься мне в то время самая бросовая спиннинговая катушка, я был бы счастлив, приделав ее к тому же можжевеловому хлыстику и снабдив этот хлыстик пропускными кольцами из проволоки. Но, увы, моя мечта, моя спиннинговая катушка продолжала оставаться пока только в рыболовных книжках, и я не видел ее даже наяву, живую... Но вот случилось, произошло. И на берегу подмосковного пруда, в дачном поселке Кратово, встретил я первый раз в жизни настоящего спиннингиста...
Позже я не раз принимался вспоминать этого человека, но как ни старался, и тут не мог ничего вспомнить, кроме быстро вертящейся, блестящей спиннинговой катушки. С тех пор вот такая и обязательно блестящая катушка и стала сниться мне по ночам.
Уж кто знает, как бы иначе лежал мой путь к собственной спиннинговой снасти, если бы в то время не было у меня друга-товарища Андрюшки Миронова... Жили мы с ним в то лето в подмосковном поселке в одном доме, и очень скоро моя страсть к рыбной ловле передалась и ему - и мы неразлучной парой стали путешествовать по окружающим наш поселок водоемам. На вооружении у нас тогда были только поплавочные удочки, да и то не бамбуковые, не складные, а вырезанные в лесу. И лесок сатурновых, жилковых, у нас тогда тоже не было и для своей снасти мы обходились либо катушечной ниткой, либо, если удавалось раздобыть исходный материал, крутили свои лески из конского волоса... И поплавки у нас были тоже не магазинные, а вырезанные собственными руками из сосновой коры - эдакие востренькие коричневые поплавочки-столбики, которые и сейчас помнятся мне очень добро, тепло.
Следом за поплавками из сосновой коры научились мы делать поплавки из гусиных перьев. Эти перья мы находили возле Нового Села, которое обязательно миновали всякий раз, когда отправлялись на заливные озера за 6елыми карасями... Сейчас этого Нового Села нет, на его месте аэродром города Жуковского, а тогда новое Село еще было,
жило, а сам аэродром был еще совсем невелик, и не был огорожен, как сегодня, и частенько на обратном пути с рыбалки заглядывали мы туда, на свалку, где среди разного авиационного хлама находили очень нужные нам вещи. Здесь-то мудрый Андрюшка Миронов, пораньше меня успевший приобщиться к технике, и подал гениальную идею... Однажды в фезюляже от какого-то самолета мы обнаружили чудесные колесики. Они были на подшипниках: и через них от летчика к разным органам управления тянулись тросики. А что если раздобыть два подходящих колесика, посадить их на общую ось, а потом еще соединить между собой спицами, не поучится ли тогда та самая спиннинговая катушка, о которой мечтал я и которой успел заразить и Андрюшку?. Сказано - сделано, и теперь мы промышляли на свалке, дожидаясь, когда нам удастся найти подходящие колесики для своих катушке.
Нужные колесики мы в конце концов раздобыли, но, увы, изготовить катушки из них так и не смогли... Как-то, совсем недавно, разбирал я свой инструментальный ящик и обнаружил чудом сохранившееся у меня то самое авиационное колесико, из которого мы с Андрюшкой Мироновым и собирались изготовить спиннинговую катушку.
Увы, первая наша гениальная идея не была реализована. А потом, какое-то время спустя, мудрый Андрюха доложил мне, что вовсе и нет никакой необходимости мастерить спиннинговую катушку самому, ибо катушки эти продаются теперь в магазине и что цена им что-то около пятидесяти рублей...
Пятьдесят рублей для нас, мальчишек да еще из семей ниже среднего достатка, были тогда все равно, что сегодняшний миллион. Но если и тогда были люди, собравшие большие капиталы, то почему бы и нам не попробовать собрать желанные пятьдесят рублей... И опять, сказано-сделано, и вот вместо походов за белыми карасями мы с Андрюшкой принялись проектировать различные честные способы добычи денег. И первое, что пришло нам в голову: на болоте, за тем же Новым Селом, нарезать камышей, отвезти их в Малаховку на рынок и попробовать там продать.
На рынок в Малаховку мы явились чем свет, чуть ли не с самой первой электричкой, и хоть ни разу не торговали еще ни на каком рынке, смело встали у рыночных ворот и выложили свой товар. Торговали мы своим камышом до вечера, в конце концов большую часть своего товара мы распродали, но когда подсчитали доходы, то обнаружили, что собранных нами денег было слишком мало для того, чтобы мечтать, хотя бы об одной на двоих спиннинговой катушке...
Первую свою спиннинговую снасть пробрел я уже в студенчестве на деньги, заработанные во время производственной практики. Первая спиннинговая катушка была у меня простенькой, дюралевой, со штампованными щечками, соединенными стальными спицами. И покажи сегодня такую катушку даже самому начинающему мальчишке-рыболову, то и тот отвернул бы от нее нос. Но она меня вполне устраивала и устраивала довольно-таки долго... Вот с этой самой катушкой и двуручным спиннинговым удилищем из клееного бамбука и отправился я, спиннингист, только-только что вооружившийся соответствующей снастью, на реку Неруссу, в Брянскую область...
Река Нерусса, как и многие мои доставшиеся мне рыболовные странствия, пришла ко мне совсем случайно... В августе, после студенческого отпуска-каникул, проведенных на Оке, в Мещере, возвращались мы с товарищем в Москву. И тут, помнится, в метро, увидев у нас удочки и ружейный чехол, подошел к нам незнакомый человек, поинтересовался, кто мы такие, и посоветовал нам отправиться на следующий год на охоту, а главное, на рыбалку в Брянскую область и обязательно на реку Неруссу...
А тут еще, следом за такой откровенной встречей-рассказом о Брянских лесах и реках, состоялось у меня по зиме и знакомство с книжечкой «Десна Красавица» - и там между прочим коротенько упомянута была та же самая река Нерусса, где, по свидетельству авторов книжечки, уток было столько, что и не сосчитать, а огромных щук в реке было еще больше...
На карте нами был точно рассчитан весь летний поход, выбрана остановка поезда, на которой полагалось нам сойти. А затем был и поезд "Москва-Одесса", была и сама Нерусса, была и чудная деревушка на берегу чудесной реки...
А рыба в Неруссе действительно водилась - были там и такие щуки, которых мне так и не удавалось поднять со дна к лодке. И не раз после такой встречи блесна возвращалась ко мне с поломанным тройником или вообще не возвращалась, оставаясь навсегда там, в омуте лесной реки, вместе с той щукой-страшилищем, которая почему-то позарилась на кусочек металла.
Были на реке Неруссе и перекаты и ямы - было здесь все необходимое для классической спиннинговой ловли. И я учился здесь настоящему спиннингу и до сих пор благодарен этой реке за тогдашнюю науку... Там-то, на Неруссе, и пришло ко мне наконец чувство деловой спиннинговой блесны.
До этого спиннинговые блесны я не брался мастерить, хотя слесарную, лекальную работу немного знал и сделать матрицу, пуансон, вырезать заготовку и выбить нужную мне блесну не составляло для меня уже тогда особого труда. Тем не менее на Неруссу явился я только с магазинными блеснами…
Рядом со старинными книгами по рыбной ловле хранятся у меня книги и вполне современные. Среди них и книжечка М.Н. Никольского «Охота со спиннингом», в которой курс науки по спиннинговой ловле заканчивается альбомом блесен. Вот отсюда, из этого альбома, и пришли ко мне впервые завораживающие меня названия – имена блесен: «кеми», «пун-яуб», «спиннер», «норич»…Тут же, под рисунками, были в альбоме и рекомендации, какая блесна лучше всего для какой рыбы. И прикинув, какую именно рыбу собираюсь ловить на Неруссе, и, следовательно, какие именно блесны больше всего подойдут мне в моем будущем походе, стал я наведываться в рыболовные магазины и на свои очень скудные студенческие средства приобретать блесны, покорившие меня своими именами.
Конечно, всех тех блесен, какие упоминались в книжечке «Охота со спиннингом», в рыболовных магазинах не было, да и у меня самого тогда еще не было соображения, что магазинные блесны, хотя и носят частенько громкие имена, совсем не того, извините, качества, не той выделки, как их фирменные оригиналы.
В конце концов к летней поездке в Брянские леса магазинных блесен собралось у меня предостаточно. И, конечно, большинство из них для моей рыбной ловле, увы, не подошли…И если как следует покопаться в моем рыболовном имуществе, то и сейчас еще, наверное, можно отыскать что-то из тех давнишних магазинных железок, на которые когда-то были потрачены последние студенческие рубли и которые так и остались для меня просто железками, металлоломом, как еще называли в то время такие вот, ни на что не пригодные магазинные железные снасти.
После Неруссы и разочарования магазинными блеснами, мне уже ничего не оставалось, как приняться самому за изготовление необходимых искусственных приманок. Но, увы, мысль моя тогда работала еще очень коротко и дальше вращающихся блесен я в то время никуда не пошел. Мне тогда очень хотелось сделать точные копии «кеми», «пун-яуба», и делал я такие блесны, и к следующему лету, к поездке на Волгу, на приток Волги - Медведицу, в Скнятино на Печухну, был у меня уже целый набор отличных врачующихся блесен. С ними и явился я прежде всего на реку Медведицу.
Помнится, это был еще только самый первый сезон на Медведице для московских рыболовов - в тот год на этом притоке Волги была открыта база Московского «Рыболова-спортсмена». И здесь, в большом просторном доме, на самом берегу реки, и собралось сразу человек десять рыболовов - и были тут в основном спиннингисты... После Неруссы, после громадин-щук, которыми встретила меня год тому назад лесная река, после ушедших в прошлое магазинных блесен-железок, с богатым набором самодельных «фирменны» вращающихся блесен, я чувствовал себя уже искушенным спиннингистом. А если прибавить к этому еще и мой общий многолетний стаж рыбной ловли, то уж никак новичком на водоеме я не мог себя считать. К тому же теоретически я был давно подготовлен, пожалуй, никак не хуже даже самого заядлого спиннингиста.
И вот утро, лодка, почти спящая река, остановленная в течении вместе с самой Волгой угличской плотиной, и взмах за взмахом спиннинговым удилищем... Мои «кем», «пун-яубы», «байкалы» процеживают и процеживают воду в самых, казалось бы, щучьих местах, а результат совсем скромный... Второй, третий день такой, почти пустой ловли, и заведующий базой, добрый человек, посоветовал мне оставить пока спиннинг (мол, щука сейчас на спиннинг почти не берет) и заняться кружками.
Кружки на базе были и я с удовольствием принялся осваивать этот способ рыбной ловли. И дело у меня пошло, и нередко я привозил к обеду таких чудесных щук, которых, по общему мнению, требовалось обязательно запечатлеть на фотопленку. И фотографии тех самых щук и сейчас хранятся у меня, как память о прекрасных днях, подаренных мне когда-то рекой Медведицей.
Шло время, кто-то из моих друзей-товарищей по базе заканчивал свой отпуск и возвращался домой, к работе, а на освободившиеся места стали приезжать новые рыболовы. Были среди них и удильщики, и спиннингисты, а я все ловил и ловил рыбу на увлекшие меня кружки... Как-то возвращался я после очередной рыбной ловли домой. День оказался не очень удачным - в лодке, рядом с кружками лежали у меня всего две небольшие щучки. Здесь же, в лодке, по старой памяти, была со мной и спиннинговая снасть, которую я уже давно, честно говоря, не брал в руки. До базы было уже недалеко. Я не слишком быстро вел домой свою лодку, и вот тут-то и выпала мне неожиданная встреча, которая осталась со мной до сегодняшнего дня...
Мне на пути встретилась лодка, лодка с нашей базы. В лодке был рыболов, который приехал из Москвы только вчера вечером и с которым мы еще не успели даже познакомиться. Он увидел меня, поднял в знак приветствия руку и поинтересовался, как мои успехи... Я ответил, что две щучки у меня есть. Он попросил подъехать поближе и показать улов. Я осторожно подвел свою лодку, и наши посудинки встретились борт к борту. Мы придержали лодки и так, оставив весла, замерли на воде в добром желании поближе познакомиться друг с другом.
Мой новый знакомый любовался пойманными щучками, а я так, невзначай, повел взглядом по его лодке и просто остолбенел от изумления: в лодке на втором сидении, перед моим новым знакомым лежал плоский ящичек-чемоданчик с многими-многими отделениями, и в каждом таком отделении в строгом порядке покоились блесны, грузы, тройники! И все это было такого великолепного исполнения, все это было в таком многообразии, как будто весь альбом блесен из книжечки Никольского «Охота со спиннингом» оказался здесь воплощенным в металл самыми искусными руками.
Мой новый знакомый заметил мой изумленный взгляд и поинтересовался:
- Что - занятно?
- Конечно, - это все, что смог вымолвить я.
- А вы на какие блесны ловите?
Я достал свои «кеми», «пун-яубы», «байкалы». Мой знакомый полюбопытствовал, чьи руки изготовили эту снасть. Я сознался, и он достаточно высоко оценил мою работу, но добавил, что такого набора сейчас все-таки маловато, что ко всему прочему надо бы сейчас добавить такие-то и такие-то блесны. А потом, после конкретного совета, откровенно признался:
- А вы знаете, ведь я совсем больной человек по хорошей рыболовной снасти. Спиннинговая катушка - это само собой. А вот блесны!..
И он принялся рассказывать о самых разных блеснах, как рассказывают обычно только об одухотворенных существах. И я слушал, впитывал в себя, запоминал, как та или иная блесна ходит, живет в воде, когда и как дрожит, кидается из стороны в сторону, как безжизненной рыбкой может падать на дно водоема тот же «байкал», если вовремя отпустить спиннинговую леску. Как оживает такая вот безжизненная рыбка-блесна, когда заставить ее легким рывочком оторваться от грунта...Вот так, после этого удивительного рассказа-науки и открылась тогда для меня в спиннинговой ловле еще не осознанная мной ее глубина...
А тут еще мой новый знакомый поведал мне другую свою тайну, что все свои подобные открытия он совершает дома, в ванне, наполненной до краев водой. Здесь-то и проверяется, отрабатывается почти каждая изготовленная им блесна - здесь и изучает мастер ее характер, ее наклонности...
Знакомство мое с замечательным человеком, обладателем бесценного чемоданчика с блеснами перешло в долгую и верную дружбу, а то первое наше совместной рыболовное лето мы отметили под конец многодневным походом по Волге на лодках к Скнятину. И там, у Скнятина, на реке Печухне, разлившейся среди сведенных лесов-пней, ждала меня еще одна дорогая для меня встреча - встреча с московскими рыболовами-спиннингистами, которые и поразили меня своими «тяжелыми» блеснами,
Такой ловли до той встречи я даже не предполагал... Нет, я, конечно знал, что кроме вращающихся есть и блесны колеблющиеся, которые не крутятся вокруг оси, а лишь покачиваются из стороны в сторону. И эти колеблющиеся блесны тоже были в моей книжечке «Охота со спиннингом» и их имена я знал, помнил: «ложка»,«норич»,«норвега», «гейнец-блинкер»... Но все эти колеблющиеся блесны были лишь чуть-чуть тяжелее блесен вращающихся и обязательно применялись вместе с дополнительным грузом, и только «пулька-зеркальце», снасть, предназначенная исключительно для северных лососей, была сама по себе и блесной и грузом... А тут, на реке Печухне, мои новые знакомые успешно ловили щук (да еще каких!) на колеблющиеся блесны без всякого дополнительного груза...
Три рыболова-спиннингиста, облюбовавшие себе для летнего отпуска широко вышедший из берегов, некогда совсем неприметный приток Волги, жили на берегу Печухны, ставшей теперь заливом угличского водохранилища, в большой, просторной палатке, ловили рыбу, собирали ягоды и грибы... Ни палатка, ни обмундирование - ничто не выдавало в этих людях их особого, высокого положения где-то там, в столице. И знакомство наше состоялось просто - по инициативе самих сторожил Печухны. И только потом, чуть ли не в самом конце нашей совместной жизни-рыбалки на Печухне, выяснилось, что мои новые знакомые-рыболовы трудятся в оборонной промышленности, что они радиоспециалисты (тогда еще не говорили – электронщики). При расставании мы обменялись адресами, а позже, в Москве, уже не студентом, а молодым специалистом-инженером, я встретил имя одного из своих, друзей-спиннингистов и был поражен: мой знакомый рыболов, обучавший меня ловли щук на тяжелые блесны, оказался известным специалистом в своей области и руководил большим конструкторским бюро.
Но это было позже, а пока наш первый совместный ужин-чай у костра на берегу Печухны и мое удивление при знакомстве со снастями моих новых друзей... Спиннинги у москвичей-отпускников были клееными, классными, ручной работы, изготовленными известным мастером, жившим тогда где-то в Сокольниках. И спиннинговые катушки были авторские, токарной работы, а не какая-то там ширпотребная штамповка... Ну, а блесны - те самые, тяжелые блесны поразили меня окончательно... А чтобы не осталось у меня вопросов-сомнений к этим тяжелым, граммов по 30 каждая, блеснам, тут же, у вечернего костра, в первый же день нашего знакомства, мои добрые хозяева преподнесли мне, юноше-новичку, целый набор своих блесен...
Были среди них и тот самый «желтые шторлек», который и по сей день сопровождает меня в моих рыболовных походах и побывал вместе со мной и на реках Алтая, и на реках Камчатки. Были среди подарков и две горбатенькие блесны – «скнятинки», созданные, судя по всему, либо местными жителями-спиннингистами, либо кем-то из столичных поклонников Скнятина и Печухны. Одну «скнятинку», выполненную из желтого металла, я оставил навсегда в Тверской губернии, на дне речки с удивительным именем - Осень, а вот вторую «скнятинку» из красного металла берегу - берегу как память о тех прежних, щедрых временах, когда мне очень везло на добрых откровенных людей.
Науку ловли тяжелыми блеснами мне преподали тут же, у вечернего костра, а на следующий день эта наука была продемонстрирована мне и на воде… И все было вроде бы просто, ясно…И блесна шла у самого дна, выманивая из глубинных засад волжских щук. Правда, теперь мне чаще приходилось прибегать к услугам отцепа, возвращая обратно зацепившуюся за корягу блесну. Но это были, как говорится в таких случаях, детали. Главное - была рыба! Главное - мой спиннинг, почти не приносивший мне удачи по летнему времени, снова вернулся ко мне вместе с тяжелыми блеснами,
Да, все было ясно и просто: сейчас, в летнюю жару, щука находилась на глубине, и тут-то ее и надо было разыскивать. Я же гонял и гонял свои вращающиеся блесны вдоль травы и, конечно, почти никого там не находил... Все было ясно и просто. И кто-то, более догадливый, чем я, обо всем этом взял и догадался!
А дальше?.. А дальше - почти вся зима ушла у меня на изготовление вот этих самых, тяжелых блесен...
Честное слово, я никогда не был подвержен особой страсти что-то коллекционировать, собирать. Мне счастливо везло тут, и я ограничивался чаще всего только тем, что было необходимо мне в моей работе. Правда, свой собственный инструмент мне всегда хотелось иметь самого высокого качества. Вот и тут, когда судьба свела меня со спиннингом и блеснами, этих, самых разных блесен было у меня обычно ровно столько, сколько надо было иметь для разной спиннинговой ловли.
Еще тогда появился у меня и особый, тяжелый «шторлек», отштампованный из металла, покрытого серебром… Этот «шторлек» хранил я для какого-нибудь особого случая и вместе с ним и отправился в свое долгое странствование по нам северным лесам. И здесь, на тайных таежных озерах, эта блесна работала безупречно. И с весны до глубокой осени, и в темной, и в светлой воде, и в солнечные дни, и в дождь, я обычно и не снимал со своей снасти эту чудесную серебряную блесну.
Этот, мой неизменный «шторлек» размером был несколько побольше стандартного образца. Но весил он все те же самые тридцать граммов, а потому и входил в воду при забросе не так резко, ложился на воду плашмя, а вовремя приторможенный при падении на воду издавал эдакий легкий шлепок, чем-то напоминающий шлепок-плеск по воде небольшой рыбки. И очень скоро отметил я, что на этот мой шлепок стала подходить щука... Да-да, раз, другой с небольшим интервалом шлепнешь-булькнешь по воде, своим белым «шторлеком», выждешь немного, снова заброс, и на том месте, где до этого вроде бы никого и не было, обнаруживает себя щука.
Позже, когда для меня открылись какие-то тайны местного рыболовного промысла, я мог сделать точный вывод, что мой «шлепок» по воде «шторлеком» почти в точности повторяет так называемое «бульканье берестяным поплавком», с помощью которого местные рыбаки всегда успешно промышляли щук. Такой берестяной поплавок изготовлялся из широкой полоски бересты. От поплавка вниз шел металлический поводок, поводок завершался крючком, на который насаживайся живец. Этот живец вместе с берестяным поплавком с помощью крепкого удилища достаточно громко опускался в воду. При этом раздавалось соответствующее бульканье. Рыболов булькал своим берестяным поплавком раза три на одном месте и, если нс дожидался тут ответа щуки, то шел дальше, к другому месту и там снова несколько раз довольно громко булькал, отвечая любопытствующим, что своим бульканьем он и приманивает к наживке щук...
Да, так все и было на самом деле. И мой «шторлек» сам по себе усвоил эту науку приманивать щук. И каких только щук не добывал я при помощи своей уловистой снасти. И не только щуки поддавались искушению и вылавливались мной на эту блесну-удачу. Так в Домашнем озере, возле деревушки Поржала на этот серебряный «шторлек» попался мне однажды и окунь-гигант. Эта была громадная, тяжелая рыбина, шириной спины в рабочую мужскую ладонь. Взял окунь у меня под самой лодкой. Гнался за «шторлеком»и, как гнался, так и проскочил под лодкой на другую сторону, чуть не вырвав у меня из рук спиннинг. А потом все-таки оказался в подсачке и испугал меня, явившись в мою утлую лодчонку - челночек: казалось, шевельнись это страшилище, и моя тщедушная посудинка тут же перевернется вместе с рыбаком и пойманной рыбой.
На эту серебряную блесну была поймана и самая большая моя щука, весившая, пожалуй, побольше пуда. Тогда у меня не было под рукой нужного безмена, приспособленного к пудовому товару, и добытую рыбину пришлось взвешивать по частям на десятикилограммовом динамометре;.
Попалась мне эта пудовая щука в конце мая, в небольшое озерке, в Карелии... Я мог бы долго перечислять и перечислять все добытое мной на эту блесну-трудягу. И все пережитое мной вместе с этой чудесной снастью, казалось, не оставляло сомнения в том, что и дальше ловить и ловить мне рыбу только ни эту блесну-подарок. Этот тяжелый «шторлек», рассчитанный, конечно, только на инерционную снасть, на инерционную катушку, работал у меня в паре с простым металлическим удилищем, двуручным, магазинным, тоже пришедшем мне по душе. Но, видимо, так устроена наша жизнь: что-то доставшееся тебе, подаренное в начале пути, со временем изнашивается, стареет и вместо этого, еще только вчера успешного, желанного, появляется что-то новое... Так и мой металлический спиннинг со временем погнулся, инерционная катушка заметно поизносилась, да и самая белая тяжелая блесна-удача была вся побита щучьими зубами.
Да, вся моя прежняя спиннинговая снасть уже просилась в музей, чтобы вместе с той же красной «скнятинкой» хранить собой память о прежних дорогах. А тут еще вселилась в меня пока что робкая, но уже постоянно напоминающая о себе мечта о безынерционном спиннинге.
А пришел ко мне мой безынерционный спиннинг уже несколько иначе, чем моя самая первая спиннинговая снасть, которая начался когда-то с блестящей, быстро крутящейся катушки - безынерционная снасть началась у меня с блесен, с небольшой коробочки фирменных блесен, которые подарил мне где-то, в начале 70-х годов, пожилой человек, побывавший до этого в Финляндии - оттуда-то, из страны Суоми, и пришел ко мне первый привет от современного спиннинга.
Блесны в коробочке были вращающиеся, маленькие, легонькие, каждая с миниатюрным грузиком-цилиндриком над крючком. Кроме вращающихся было в коробочке и несколько колеблющихся блесен, которые я тоже очень берег. Я относился к этой подаренной мне снасти, как к игрушке, к сокровищу - наверное, вот так, боясь дыхнуть, и смотрит молодец-молотобоец, орудующий в кузнице тяжелым молотом, на механизм-паутинку крошечных-крошечных часов, собранные под микроскопом.
Да и всей остальной снасти у меня для таких блесен тогда еще не было. Но шло время и как-то попалась мне в руки отечественная открытая безынерционая катушка… Сейчас эта катушка кажется мне чуть ли не топорной работой, а тогда, после инерционной снасти, и эта первая моя катушка и скромный магазинный хлыстик из стекловолокна принесли мне с собой счастье новых открытий.
Новую снасть я опробовал на тверской речушке Мелече, уносившей свои воды к Мологе, а дальше и к Рыбинскому водохранилищу. Там, на этой летней реке, когда все уважающие себя спиннингисты ловили рыбу только на глубине, на тяжелые блесны, я, будто забыв еще вчерашнюю свою глубинную снасть, упорно облавливал и облавливал блеснами-игрушками прибрежные травы...
Надо мной, может, кто тогда и посмеивался, но эта моя новая легкая спасть, мои блесны - крошки, доставленные точно в оконца-блюдечки между листьями кувшинок, и даже моя не слишком тяжелая добыча, среди которой были не только щучки и окуньки, но еще и подъязки - все это нравилось мне. И я вместе с этой снастью-изяществом, честное слово, становился другие человеком: из вчерашнего кузнеца-молотобойца я волей-неволей превращался в часовщика-ювелира.
Так река Мелеча и дала мне первые уроки нового для меня спиннинга, а настоящее испытание моих блесен-игрушек пришлось на Алтайскую горную реку, неистовый Чулышман, где на крошечный белый «мепсик» с крючком, опушенным черным перышком, ловил я красавцев-хариусов, а на узенькую желто-зеленую колеблющуюся блесенку из того же финского набора выловил своего первого в жизни тайменя... Эту блесну со следами зубов алтайских тайменей после встречи с Чулышманом я больше не брал на рыбалку - она, как и моя красная «скнятинка», теперь только в «музее», как память о горном Алтае, да и вся эта коробочка с блеснами, привезенными из страны Суоми, подсказавшая мне путь к современному спиннингу, теперь чаще остается дома, чем путешествует вместе со мной. Но зато по зиме, когда мои рыболовные дороги на время приостанавливаются, эта коробочка, эти блесенки-игрушки, нередко появляются передо мной на письменном столе, и тогда я снова и снова вспоминаю и своих хариусов, и своих тайменей, и тот белый «мепсик» с красными точечками по лепестку, с которым начинал я свою безынерционную снасть и который все-таки пришлось, как дань Алтаю, оставить на дне Чулышмана…
Вот так на смену моему серебряному «шторлеку»-удаче и пришла легкая, изящная безынерционная снасть. И эта полная замена одной снасти на другую произошла у меня все-таки не на реках тверской земли, не на Алтае, а на европейском севере, на таежных озерах, заваленных вдоль и поперек разным лесным ломом и заросших травой. Здесь-то моя прежняя инерционная снасть работала безотказно. Леска 0,6-0,7 миллиметров позволяла блесне продираться через любые подводные заросли, а то побеждать и непроходимые завалы: если уж не удавалось тут тралить коряги, то на худой случай я расплачивался за вызволенную блесну лишь разогнутым крючком.
Конечно, было очень трудно сразу от прежней надежной снасти перейти на крошечные блесенки и тонкую леску и поверить, что этот тщедушный вращающийся лепесток способен работать в таких же тяжелые условиях... Вот здесь-то и помогла мне одна интересная блесна, чем-то напоминающая собой наш ширпотребный «атом»...
Этот, подаренный мне «атом» тоже был легкой блесной, тоже требовал безынерционного спиннинга, но все-таки выглядел немного «покрепче», посолидней «мепсов»-игрушек, а потому и стал этот мой «атом» первой блесной, с которой я при помощи безынерционной снасти и приступил к таежным озерам, чтобы раз и навсегда, решить для себя: примет или не примет наша русская северная вода снасть, изобретенную для прозрачных горных рек.
Эту колеблющуюся блесенку «атом», выполненную, как и некогда мой знаменитый серебряный «шторлек», из посеребренного металла, прислал мне из города Кирова поэт Павел Маракулин.., Прислал с благодарностью за внимание к его творчеству, прислал вместе с книжечкой стихов, где были и стихи о рыбной ловле... Получил я посылочку из Вятской земли, прочел стихи, порадовался за автора, а к блесне-подарку отнесся, честно говоря, прохладно... Во-первых, форма известная, магазинная. Во-вторых, чем-то эта блесенка напоминала мне мой недавний «шторлек», и эта память будто тянула в сторону от блесен-игрушек, созданных в стране Суоми,
Нет, не думал я тогда никак, что именно эта блесенка будет со мной неразлучно несколько лет подряд, что именно она, чем-то походившая на мой прежний «шторлек»-удачу, и станет именно той разлучницей, которая навсегда отведет меня от прежней легендарной блесны и прежней инерционной снасти.
Был мой «вятский атом» раза в два легче моего прежнего тридцатиграммового «шторлека», он прекрасно забрасывался против ветра и удивительно играл в воде - точно подчиняясь моему желанию, обходил камни, перепрыгивал через коряги и шустро проскакивал через заросли рдестов. Слишком больших рыб на эту блесну я не ловил, но на щук среднего размера этот «атом» действовал безотказно.
Пожалуй, мне пришлось бы долго перечислять те таежные озера, на которых мы побывали вместе с этой блесной. Правда, во время таких походов случались у нас и потери: два «вятских атома» я все-таки подарил-оставил северной воде. В первом случае подвел меня иностранный фирменный карабинчик. Блесна была соединена через карабин с поводком, щука, схватила блесну, пошла в сторону и, видимо, надавила челюстями на карабин. Тот раскрылся, поводок с леской вернулся ко мне обратно, а щука с блесной ушла в глубину.
Вторую блесну я зацепил за корягу. Отцеп легко опустился вниз по леске, остановился. Я попробовал отцепом отбить крючок от коряги, но у меня тут ничего не получилось. Обратно отцеп не поднимался. Оставалось вытягивать отцеп вместе с блесной. Шнур отцепа выдержал, но леска лопнула... Оказалось, что отцеп не прошел вниз по поводку, и теперь поводок вместе с блесной остались на дне.
Блесну было жалко, Я пометил место, вернулся сюда вместе с сыном, с ластам и маской. За блесной мы долго ныряли, но нашу блесну, нашу «белую маракулину» так и не нашли...
Да, эта наша блесна имела свое имя... Дело в том, что у нас не было особого желания давать своим блеснам какие-нибудь завораживающие имена вроде «пун-яуб» или «гейнец-блинкер». Да и не думали мы никогда долго, как назвать нам ту или иную блесну. Но, сделав, например, желтую вращающуюся блесенку, мы с сыном чуть ли не в один голос назвали ее почему-то «Анютой»... И эта наша «Анюта» и сейчас всегда с нами. Мы сделали таких блесен много и, попав на неизвестный водоем, где приходится рисковать блесной, первой разведчицей в тайную для нас воду мы и направляем нашу простенькую, нашу милую «Анюту». И, честно, слово, наша блесна нас никогда не подводила и частенько работала никак не хуже, чем фирменные вращающиеся лепестки.
Следом за «Анютой» дали мы имя и тому «вятскому атому», который подарил нам поэт Павел Маракулин...
Как-то разбирали мы с сыновьями блесны, гадали сообща перед завтрашней рыбалкой, кому с какой блесной начинать на утро трудиться на озере. Один из нас выбрал себе «Анюту», а другой объявил вслух, что он предпочитает на этот раз всем другим блеснам белую Маракулина…
Произнесено все было правильно - речь шла о белой блесне, подаренной нам П.П. Маракулиным, но произнесено было сокращенно - было опушено слово «блесна», вот и получилось попроще: «белая Маракулина». А потом в разговорах-общениях о слове «блесна» мы забыли совсем и осталась с нами дальше просто «маракулина» или «белая маракулина». Да, простит нас Павел Павлович Маракулин, но так уж получалось, что подваренная им блесна настолько вошла в нашу жизнь, что получила от нас вот такое, многое говорящее нам имя…
Но все в жизни не вечно... Прошло сколько-то лет и «белая маракулина» перестала нас особо интересовать. Нет, мы не бросились куда-то в другую сторону, не искали сами каких-то новых: блесен, но так получилось, что досталось мне вдруг несколько редких блесен - вращающихся лепестков французской фирмы «Мепс».
«Мепсы», доставшиеся мне, были разными по размерам, форме, цвету. Я пробовал эти блесны в разных водоемах – «мепсы» меня покорили. По одному «мепсу» я выделил и своим сыновьям. И те тут же приняли для себя вращающиеся лепестки… И все - в нашей рыболовной жизни началась новая полоса - полоса «мепсов».
И опять это была не коллекция - да и о какой коллекции может идти речь, когда всего-то этих самых «мепсов» собралось у нас на всю семью не больше десятка. И мы берегли эти фирменные блесны, дорожили ими, и уж никак не разрешали себе ловить такой дорогой снастью с берега, без лодки, когда отцепить севшую на корягу блесну обычно не удавалось… Да, нам очень не хватало в этой полосе «мепсов» чего-то такого же, но более доступного, чтобы не ограничивать себя слишком в рыбной ловле на таких. водоемах, где не было никаких плавсредств, И такая, расширившая наш возможности, блесенка наконец и явилась - и явилась к нам с московского Птичьего рынка.
Я люблю Птичий рынок и не могу не бывать там. На Птичий рынок я начал ходить еще мальчишкой, когда держал дома птиц и рыбок. Но сейчас па Птичьем рынке меня больше всего тянут к себе рыболовные ряды, где еще совсем недавно только из-под полы можно было купить какие-то рыболовные поделки. Сейчас все стало проще и рыболовные поделки нынче открыто выложены на прилавках. И вот тут-то, среди этих поделок, я и обнаружил однажды «мепсы» - самоделки...
Это были почти точные копии фирменных французский блесен. Я присмотрелся к блесенкам и обнаружил только одно отличие: лепесток у нашего «мепса» был вроде бы чуть потоньше французского лепестка... Это и хорошо, - сообразил я, - для озера хорошо. Такой лепесток, потоньше, станет быстрей вращаться, пойдет более упруго, чем французская фирменная блесенка, рассчитанная, видимо, на то, чтобы ловить ее больше на течении. Так и есть - наша блесна сделана для стоячих водоемах, где течение никак не поможет вращению снасти...
Нет, с этим, купленном на Птичьем рынке самодельным «мепсом» я не ждал новой весны так трепетно, как ждал раньше, когда приобретал какую-нибудь новую снасть, чтобы наконец проверить, испытать ее в деле... Весна пришла сама по себе. Но на первой же рыбалке вместо французского «мепса», который очень берег, я прикрепил к спиннинговой леске «мепс» с Птичьего рынка... Щука, Щука, окунь, окунь, окунь - пять приличных рыб и почти без всякого интервала... Я остановился сам. Вместо нашего самодельного «мепса» поставил его законнорожденного собрата. Заброс - и никакого ответа... И снова в воде наш русский «мепс» и снова удар по блесне... И снова француз сплоховал перед своим русским собратом...
Новый водоем и почти тот же результат. И опять на желтый «мепс» с Птичьего рынка идет и идет рыба... И только один недостаток был у моего русского «мепса»: чуть бы побольше для него крючок-тройник, чуть бы подлинней у крючка жало, как у французской блесны. Тогда бы, честное слово, с русского «мепса» было куда меньше сходов… И сменить крючок - совсем простое дело. И нужный крючок у меня, конечно, есть. Но что-то мешает мне сотворить эту совсем простую операцию - не хочется мне даже на самую малость вмешиваться в эту блесну, не хочется никак переделывать этот «мепс» с Птичьего рынка. Пусть уж и останется он навсегда для меня именно таким, каким достался мне из рук мастера…
Все лето не расставался я со своим русским «мепсом». И следующее лето тоже прошло у меня под знаком блесны с Птичьего рынка... А что будет на будущий год?
Я никогда не страдал страстью к собирательству и музейным приобретениям, никогда не накапливал вещи только потому, что они имеют какую-то материальную ценность... Но так уж случается, что со временем, с возрастом скапливается что-то даже у самого бескорыстного человека... Да, я видел лучшие рыболовные магазины Финляндии. Да, у меня были в заграничных поездках и какие-то небольшие деньги, которых хватило, чтобы приобрести какие-то блесны… Но, честное слово, даже среди того, поражающего вроде бы многообразия рыболовной снасти я, к счастью, не терял голову, а потому мог трезво разобраться, что именно годится для успешной рыбалки, а что выпущено только ради рынка. Так из всех колеблющихся блесен, выставленных целыми витринами в магазинах страны Суоми, мне приглянулся только «профессор», не который обычно ловят палию, прописанную в северных озерных глубинах. Все же остальные колеблющиеся блесны никак не идут в сравнение с моим прежним белым «шторлеком» и верно стоящей у нас на вооружении «маракулиной».
Есть у меня дома и какие-то фирменные вращающиеся блесны, привезенные из прежнего храма рыболовов-спортсменов, из Суоми... Вот и сейчас они лежат передо мной. А рядом с ними совсем на равных моя верная, бесхитростная «Анюта». Нет, не уступает пока она этим форменным блеснам, рассчитанным на самую изящную снасть…А вот он и «мепс» с Птичьего рынка, самая близкая, самая понятная сейчас для меняя блесенка... Пожалуй, и этой новой весной пойду я на первое в новом сезоне озеро именно с этим русским «мепсом». И так уж обязательно получится, что еще раз скажу тут большое спасибо московскому мастеру- старателю, создавшему эту удивительную блесну,..
Дополнение к сказанному:
Прошлой весной досталась мне еще одна 6лесенка - тоже копия французского «мепса», но изготовленная на этот раз в Латвии, по-моему, каким-то кооперативом. Пробовал я этот латвийский «мепс», но, увы, не показался он никак рядом с моей желанной блесной, как не получилось такое соревнование и у аналогичной французской блесны. Хоть и похож этот латвийский «мепс» на мой «мепс» с Птичьего рынка, но, увы, уже не то…Да и выполнен он не так изящно, не так видно, как мой русский «мепс», ибо над моей замечательной блесенкой трудился настоящий мастер-ювелир Левша. А Левша-то, милые люди, был прежде всего русским мастером. Поэтому-то тот латвийский «мепс» рядом с русским «мепсом» и не пошел… Не те руки, братцы! Вот так вот!
Более оптимистичного, воздушного и целомудренного я ничего не читал за последнее время...
срать килобайтами текста 
